Случай в Момчилово [Контрразведка] - Андрей Гуляшки

О тех добрых делах, которые он делал для момчиловцев, о том, как он научил их разводить пчел и фруктовые сады, получать более жирную брынзу, — обо всем этом вам может более подробно рассказать бай Гроздан, так как это относился к сфере его интересов. Я расскажу лишь об одном случае более интимного свойства. Прежде всего я должен заметить, что Методий считал меня своим другом, потому что я много помогал ему в его занятиях микрометрией и кристаллографией. Надумал он как-то собрать для школы большую коллекцию, но ему недоставало опыта, поэтому он пользовался моей скромной помощью. С научной точки зрения он был обыкновенный дилетант и в известной мере маньяк. Но в его дилетантстве, в его мании великих открытий было что-то очень благородное и возвышенное, и это заставляло меня относиться к нему сочувственно и закрывать глаза на смешное. Он считал меня своим другом и, хотя был человеком неразговорчивым, иногда поверял мне, особенно после стакана вина, и свои маленькие тайны.

Так вот она, история, о которой идет речь. Как вы убедитесь, она находится в прямой связи с нашим разговором о любви.

Три года назад в Момчилово прибыл новый участковый лесничий. Лесничий оказался прекрасным охотником, и между ним и Методием установилась замечательная дружба. Люди думают, что их связывала обитая страсть к охоте. Но истина кроется не только в этом. Дружеские чувства лесничего к Методию, может, и основывались на этом. Но для самого Методия куда значительнее было другое — поздняя любовь. Вы, вероятно, догадываетесь, я имею в виду жену лесничего и нашего старого холостяка.

Она лет на десять моложе своего мужа. У нее есть девочка, которая тогда жила у бабушки, потому что Момчилово находится на краю света, да и лесничий тоже не собирался поселяться тут надолго. Женщина эта — существо хрупкое, миловидное, — казалось, совсем не подходила для огрубевшего учителя. Потому-то и любовь их была необычной — она чувствовалась лишь в их глазах, в голосе, в их несмелых рукопожатиях, когда они говорили друг другу «добрый день» и «до свидания».

И вот, к великому огорчению Балабаницы, Методий стал все чаще и чаще наведываться к лесничему. Носил туда зайцев и фазанов, пил там кофе и холодный айран.

Однажды — это было зимой — друзья решили пойти поохотиться на волков. Они уже вышли из дому, как вдруг Методий заметил, что забыл шерстяной шарф. Он возвратился, чтобы взять шарф; что там произошло— одному богу известно, но когда он догнал лесничего, он был смущен и все время смотрел себе под ноги. Не подумайте чего-нибудь плохого — он задержался в доме лесничего не больше одной минуты. За это время нельзя даже и поцеловаться как следует. Однако он шел позади лесничего и смотрел себе под ноги.

Вы, вероятно, знаете, чем кончилась эта охота: лесничего в одном из ущелий Змеицы растерзали волки. Опустился густой туман, и друзья потеряли друг друга из виду; когда стая волков набросилась на лесничего, Методий был от него далеко, и, пока он бежал к нему на помощь, звери перегрызли лесничему горло, обглодали лицо и руки.

Что же произошло потом?

Потом Методий, перебиваясь сам, как говорится, с хлеба на воду, собрал деньжат и купил для вдовы подержанную вязальную машину. Она взяла девочку к себе, записала ее в момчиловскую школу. Каждый месяц Методий треть своего жалованья посылал по почте на имя ребенка.

И все это в память о той чудесной минуте, когда он вошел к ним в дом, чтобы взять забытый на лавке шарф.

Может быть, вы думаете, что за прошедшее после трагической гибели лесничего время это чудесное мгновение превратилось во взаимную любовь?

Вот в этом-то и суть вопроса, что такое любовь, с которого начался наш разговор. Для моего друга Кузмана Христофорова любовь — это загадочные письмена. Для ветеринара — вздохи в одиночестве. А для Методия Парашкевова — получасовая беседа с вдовой лесничего за чашкой кофе, и непременно на дворе, под открытым небом; если же льет дождь или воет вьюга, беседа происходит на кухне, возле гудящей печки, и всегда в присутствии маленькой дочки.

Вот что называется любовью у такого человека, каким был Методий Парашкевов. Я говорю о нем в прошедшем времени, поскольку мой замечательный сосед справа утверждает, что его повесят. Но если его пророчество не сбудется, и дай бог, чтобы оно не сбылось, я опять посажу его справа от себя, а их милость поставлю у двери: пусть слушает нас оттуда, как провинившийся школьник.

Ичеренский закончил свой рассказ и умолк.

Мы все молчали. И Аввакум тоже. А капитан стал очень грустным и смотрел куда-то в сторону.

Геологи отправились в Илязов дом. Аввакум все вертелся возле мотоциклов, принадлежащих Ичеренскому и капитану; он разглядывал их с огромным любопытством и даже трогал рукой.

Что же касается меня, то я никогда не питал слабости к этому довольно опасному виду транспорта; я даже слышал, что мотоциклисты часто страдают от ревматизма коленного сустава.

Небо опять заволокло тучами, густая серая мгла окутала темя Карабаира. Улицы опустели. Начал моросить дождь.

— Ну, Анастасий, — обратился ко мне Аввакум. — Узнал что-нибудь?

После некоторого колебания я собрался с духом и назвал имя геолога.

Я ожидал, что Аввакум будет очень удивлен и засыплет меня вопросами. Но он только устало зевнул и с поразительным равнодушием протянул мне на прощание руку.

22

Не успел Аввакум дойти до дома Балабаницы, как ему повстречался бай Гроздан.

— Ты что, забыл о нашем уговоре? — сердито, с усмешкой спросил Аввакум.

— Я-то не забыл, да вот лимонад кончился! — досадливо развел руками бай Гроздан.

Он сообщил ему, что ходил в сельский кооператив, узнавал о пряже, и там ему сказали, что такого товар не было и не могло быть. Они вдвоем с секретарем партийной организации силились вспомнить, кто зимой носит перчатки из синей пряжи, и в конце концов пришли к убеждению, что в Момчилове не появлялся человек — ни свой, ни чужой, — на руках у которого были синие перчатки.

— Не клеится у меня с этим делом, — вздохнул бай Гроздан. — Ничего не получается. А что касается той ночи, про которую ты меня спрашивал, то тут вот какая история. Балабаница была в сыроварне. Ее смена заступила вечером и ушла утром, с восходом солнца. Так что Балабаница не была дома всю ночь. Дед Манаси, хозяин Кузмана Христофорова — инженера, значит, — тот оставался на пасеке с предыдущего дня. Ичеренский, как ты знаешь, каждую субботу уезжает в Пловдив. А капитан в тот вечер был на посиделках в селе Луки. Вот они какие, мои сведения. Больше я ничего не знаю.

Аввакум огляделся по сторонам, вынул из плаща платочек и начал старательно чистить свои ботинки.

Во дворе напротив Надка сердито разгоняла кур.

— Спасибо тебе за помощь, — сказал Аввакум, отворяя калитку. — Кое-что из того, что ты упомянул, очень интересно. Буду иметь это в ввиду!

Он поднялся к себе в комнату, лег на кровать и так, не шевелясь, пролежал больше часа.

Окно было раскрыто, и сквозь редкие ветки суковатой сосны проглядывали осыпи придавленной тяжелыми тучами, окутанной туманом Змеицы. Тянуло холодом, по подоконнику стучали дождевые капли. На-верху, на чердаке, поскрипывала дверь, которую забыли закрыть.

Что он будет иметь в виду? Он сказал председателю, что будет что-то иметь в виду. Но что? Нити запутывались все больше и больше, следы настоящего преступника, вместо того, чтобы вырисовываться яснее, начинали исчезать, теряться в какой-то непроглядной мгле, вроде той, что окутала Змеицу.

К тому же его вдруг одолела усталость, мысли рассеивались, он ни как не мог сосредоточиться на том главном, над которым размышлял дни и ночи подряд. Этого главного как будто вовсе не было — он знает лишь цепь ненужных и незначительных фактов.

Он прислонился к стене и закрыл глаза.

Эта дрема продолжалась всего пятнадцать минут. Он встал, расправил плечи — от сырости его пробирала дрожь, — закурил и начал по привычке расхаживать взад-вперед по комнате.

Какой-то человек в синих перчатках разбил окно военно-геологического пункта и украл важный чертеж стратегического значения.

Аввакум подумал: «А ну-ка, начнем отсюда — с перчаток».

Итак, преступник действовал в перчатках… Почему? Естественно, чтобы не оставить следов своих пальцев! Но какой преступник действует в перчатках? В перчатках действует тот, над чьей головой уже висит какая-то опасность. — человек, играющий с огнем и имеющий намерение продолжать свою игру. Случайный преступник не станет прибегать к таким мерам предосторожности. Случайный преступник не замешан в преступлениях и не станет помышлять о новых. Над ним не тяготеют никакие подозрения, он не связан с другими преступниками, которые, будучи раскрытыми, могли бы навлечь беду на его голову. Следовательно, он не нуждается в подобных мерах предосторожности. Таким образом, человек, проникший на пункт, боится разоблачения, он прилагает усилия к тому, чтобы остаться неразоблаченным, значит, он вообще замешан в опасной и преступной деятельности.